Офицер и Белый ШрамЕго звали Таргетай Есугэй. Он назвался, как только я отряхнула пыль и отдышалась.
Мы стояли на гребне горы; по всем направлениям разбегались овраги и ущелья Улланора – лабиринт обожженных развалин и щебня. По небу плыли темные облака.
– Неприглядный мир, – сказал он.
– Теперь уже да, – согласилась я.
У него был такой же голос, как у любого другого космодесантника, какого я встречала – низкий, звучный, намеренно тихий, отдающийся эхом в могучей грудной клетке, подобно сырой нефти, бьющейся о стены глубокого колодца. Я знала, что если он пожелает повысить голос – то станет ужасающе громким. Но тогда он звучал удивительно успокаивающе – здесь, после опустошительной войны.
Есугэй не был так же высок, как некоторые встреченные мной десантники. Даже хотя он был закован в доспех, мне казалось, что он жилист: изящный, гибкий скелет под опаленной солнцем плотью. Бритую голову увенчивал длинный хохол, спускавшийся на шею. На виски были нанесены татуировки; их значения не понимала – они казались буквами незнакомого мне языка. В руках у Есугэя был увенчанный черепом посох, а из наплечников доспеха исходил сверкающий кристаллический капюшон.
Из сети ритуальных шрамов выделялся один – широкий и зазубренный, спускавшийся по левой щеке, от глазницы и почти до челюсти. Я знала, что он означает: долгое время только это я о них и знала. Этот шрам они наносили себе сами, когда их обучали; именно эти шрамы дали Легиону имя.
Глаза Есугэя казались золотыми; радужки были почти бронзовыми, а белки – бледно-желтыми. Этого я не ожидала; я не знала, все ли Шрамы таковы, или это его личные черты.
– Ты сражалась на этой планете, Илия Равалльон? – спросил он.
Он говорил на готике с трудом, с густым гортанным акцентом. Этого я тоже не ожидала.
– Я не сражалась, – ответила я.
– Что ты здесь делаешь?
– Меня послали попросить аудиенции у Хана.
– А знаешь, как часто он кого-то принимает?
– Не знаю.
– Нечасто, – сказал он.
На коричневых губах при словах играла тень улыбки. Его кожа шла морщинами при каждой улыбке, собираясь у глаз; похоже, Есугэй улыбался часто и легко.
В начале беседы я не могла понять – серьезен он, или играет со мной. Монотонная речь затрудняла попытки понять смысл.
– Я надеялась, милорд, – сказала я, – что вы можете мне помочь.
– Так ты не хотела поговорить со мной, – сказал он. – Ты хочешь использовать меня и пройти к нему.
Я решила держаться правды и ответила:
– Именно так.
Есугэй рассмеялся. Звук прозвучал жестко и резко, сухо как пустынный ветер, хотя и не без веселья.
– Хорошо, – сказал он. – Я… посредник. Этим мы и занимаемся, мы, задьин арга; мы переносим слова одного человека к другому. Слова, вселенные, души – все это одно и то же.
Я все еще была напряжена и не могла сказать, идет ли дело на лад, или нет. От встречи, которую меня послали устроить, зависело многое, и будет трудно вернуться ни с чем. По крайней мере, Есугэй со мной говорил, и это я посчитала хорошим знаком.
Пока я подмечала детали и запоминала их, разум мой работал автоматически. Я не могла с этим справиться.
Доспех – Марк II. Указание на консерватизм? Череп на посохе неопознаваем; несомненно, чогорианская фауна. Из лошадиных? Спросить у Миерта потом.
– Если бы ты получила свою аудиенцию, – спросил он, – то что бы сказала?
Этого конкретного вопроса я страшилась, хотя он не мог не всплыть.
– Простите, милорд, эта тема – лишь для его глаз. Она касается дел между Пятым Легионом и Администратумом.
Есугэй наградил меня пронизывающим взглядом.
– А что ты сказала бы, если бы я сейчас потянулся в твой разум и добыл ответ? Не думай, что ты защищена от меня.
Я напряглась. Стоило ему предположить такое – и я поняла, что он способен выполнить сказанное.
– Если бы я смогла – то помешала бы, – ответила я.
Десантник снова кивнул.
– Хорошо, – сказал он. – Да, на случай, если ты беспокоишься – я этого не сделаю.
Он снова мне улыбнулся. Вопреки всем ожиданиям, я слегка расслабилась. Странно – я ведь стояла рядом с высоченной, бронированной, генетически усиленной и психически одаренной машиной убийства.
Устный готик удивительно плох. Причина – неудовлетворительное общение с центром? Предполагала лингвистический талант; вероятно, придется пересмотреть.
– Мне нравится настойчивость, генерал Равалльон, – сказал Есугэй. – Ты очень старалась найти меня тут. Ты всегда стараешься, с самого начала дела.
А это что значило? Я не ожидала, что он станет меня изучать. Но, лишь подумав об этом, я выругала себя – что, я действительно считала Шрамов дикарями?
– Мы тебя знаем, – продолжил Есугэй. – Нам нравится то, что видим. Но я думаю – сколько ты знаешь о нас? Ты знаешь, во что впутываешься, имея дело с Белыми Шрамами?
Впервые за время разговора в его улыбке скользнула призрачная угроза.
– Я не знаю, – ответила я. – Но могу научиться.
– Возможно, – ответил Есугэй.
Он отвернулся, снова глядя на почерневший от пепла пейзаж, и ничего не сказал. Я же едва осмеливалась дышать; так мы стояли вместе, под плывущими по небу облаками, и оба не произносили ни слова.
После долгого молчания Есугэй снова заговорил.
– Некоторые проблемы сложны; большинство из них просто, – сказал он. – Хан редко дает аудиенции. Почему? Немногие просят.
Он снова повернулся ко мне и сообщил:
– Я посмотрю, что можно сделать. Не покидай Улланор. Если новости будут хорошими, я найду способ связаться с тобой.
Я постаралась скрыть облегчение и ответила:
– Спасибо.
Он бросил на меня почти снисходительный взгляд.
– Рано благодарить, – сказал десантник. – Я обещал лишь, что попробую.
Когда он смотрел на меня, в золотых глазах вспыхнуло глубокое, могучее веселье.
– Говорят, что он неуловим, – произнес Есугэй. – Ты часто будешь об этом слышать. Но знай: он не уловим, он – в середине. Там, где он – там и середина. Будет казаться, что он нарушил круг, ушел к краю… но в конце концов ты поймешь, что мир пришел к нему, а он ждал его все это время. Ты понимаешь?
Я посмотрела ему в глаза.
– Нет, хан Таргетай Есугэй из задьин арга, – ответила я, продолжая держаться честности и надеясь, что не спутала обращение. – Но я могу научиться.